Дарья Урсуляк: «Психологически я не тот тип, которому надо доверять детей»

С Дарьей Урсуляк телезритель познакомился миновавшей осенью: она сыграла в «Тихом Доне» Сергея Урсуляка. Уместно, режиссер не собирался снимать дочь, но… в самый заключительный момент пришлось спешно искать актрису на роль Натальи. Прошедший сезон стал для нашей героини продуктивным во всех смыслах: выход на экран «Негромкого Дона», премьера в «Сатириконе», труд с Ареной Наций — и, наконец, два месяца назад она стала мамой! В семейству родилась дочь Ульяна.
— Даша, у тебя столько итого случилось за этот сезон…
— Да уж! Если бы гладко год назад, когда мы спускали в «Сатириконе» постановка «Человек из ресторана», мне бы кто-то сказал, что все будет так, я весьма удивилась бы. Желая я уже тогда была готова к ребенку. И сейчас не против свершившегося факта. (Смеется.) Счастье материнства не разом приходит, и я его пока в целой мере не ощущаю. Это скорее ужас и странное, невероятное чувство к маленькому человеку.
— Жажда сделаться мамой не связано в некоторой степени с присутствием маленьких племянников, детей сестры Саши, общением с ними?
— Нет, я покойно относилась к детям. Я не из тех, кто трясется: «Ах, какие махонькие ножки!», «Какой чудный розовый комбинезончик!»… Это связано собственно с конкретным дитятей, конкретным человеком, конкретной семьей. Я длинно подходила к тому, чтобы сделаться мамой, и вот это произошло.
— Кого желала больше: мальчика или девочку?
— Я совершенно определенно желала сына. Мне вечно казалось, что я мама мальчика. И это такое заблуждение! Потому что я безотносительно мама девочки, и мне была необходима дочка.
— А Костя о ком грезил? (Муж Дарьи, артист Константин Белошапка. — Прим. авт.).
— Я так горячо хотела мальчика, что у него не оставалось вариантов. Но как лишь он разузнал, что будет девочка, сразу стал папой девочки. Сейчас и я не нарадуюсь, что родилась Ульяна.
— Кто придумал это будет негустое имя и были ли другие варианты?
— Мы совместно с Костей. По поводу имени было целое единодушие. Оно не самое популярное, но и не экзотика. Еще мы размышляли об Аглае, но когда я вынашивала дочку, постигла, буквальнее, ощутила, что она не Аглая, а Ульяна. Мне кажется, ты чувствуешь, что за человек у тебя внутри.
— Во пора беременности ты была весьма активна творчески…
— Да, я играла в арене «Сатирикон» до восьмого месяца. И репетировала в Манежу Наций до девятого. Вообще не понимаю, как все это случилось, потому что пришагала на кастинг бездонно беременной. Думала, все видно, а оказалось, что никто ничего не приметил. Но, когда меня утвердили, пришлось известить, что я рада и весьма хочу, но… (Смеется.) Хотя вообще беременность отбила у меня всякие амбиции и азарт, связанный с специальностью.
— Но ты же пришагала на этот кастинг!
— Да, пошла. Потому что это Арена Наций, и это Гжегож Яжина. Мне предложили сразиться героиню в пьесе «Ивонна, принцесса Бургундская». Желая, признаюсь, сначала я не ведала, кто такой Гжегож Яжина. Но когда разузнала, поняла, что это невероятно интересно и что, если я не схожу, мощно пожалею. А уже во пора кастинга проснулась творческая жадность, мне даже сделалось неловко перед дитятей, что я еще чего-то хочу. И я безумно признательна Гжегожу за то, что он так просто ко всему отнесся. Произнёс, что все будет неплохо, я рожу и вернусь.
— В общем, ты была взята интересным делом, завлечена, и тебе было некогда волноваться и размышлять о самочувствии, к примеру…
— С одной сторонки, да, а с иной — все равно было страшно. Это в любом случае физиологически удивительный момент, потому что ты не одна. И еще я весьма страдала, потому что была ограничена физически, так как мы начали репетировать уже на моем запоздалом сроке. У Гжегожа весьма активная режиссура, она требует свободы тела, а я, к сожалению, себе в то пора не относилась. И эмоционально тоже приходилось себя экономить. Я соображала, что это может кому-то помешивать. Но осознавала, что мне как маме нужна эта работа, а как актрисе мне сейчас необходимо быть мамой.
— А что сообщала твоя мама, когда ты сделалась участвовать в проекте?
— Когда меня взяли, и пришлось уже мощно беременной репетировать, я с ней это обсудила. Мама не сообщала «не надо», но у меня было ощущение, что она бы устроилась по-другому. Она понимала, что это важное для меня решение, и оно уже зачислено, хотя, разумеется, все это связано с огромным количеством сложностей, даже сейчас. Мама невообразимо поддерживает меня и весьма помогает в быту.
— Что сложнее: репетировать беременной или волноваться, что живой человечек ждет дома?
— Вот это вообще безумно тяжко. (Смеется.) Я размышляю, что сегодняшний период буду вспоминать как очень удивительный и трудный. Но будет что припомнить! (Смеется.) Конечно, я себя вогнала в крайне тяжелую ситуацию и психологически, и физиологически. И несмотря на то, что арена идет на какие-то уступки, и у меня есть няня, я запросто через голову переворачиваюсь, чтобы все успеть.
— Ты рожала в обыкновенном роддоме или элитном?
— В совсем обычном роддоме рядышком с домом. Я ощущала, что все меняется в жизни, было жутко, еще и после такого стресса. Передохнуть бы недельку-две, но натура распорядилась иначе. Я чувствовала себя одиноко, хоть меня и навещали. Но мне все равновелико представлялось, что никто не понимает масштаба события.
— Костя присутствовал при родах?
— Да. Не могу произнести, что он сам вызвался, это как-то природно произошло.
— К тому моменту, когда ты уже желала стать мамой, Костя тоже был готов сделаться папой?
— Мне представляется, что я этого захотела, потому что он захотел. А я вечно знала, что в семейству должен быть ребенок.
— Костя помогает тебе в попечениях о дочке?
— Я ничего никому не могу доверить по большенному счету. Видимо, у меня кушать с этим проблемы: я свыклась все контролировать. И тот уровень сервиса, который я могу предоставить дочке, как мне представляется, не может дать никто. Костя — обслуживающий персонал (Смеется.) Я могу доверить ему подать подгузник, а вот донести его до урны — уже нет. И поменять — тоже не доверю. Вот купаем мы Ульяну совместно — это подобный ритуальный процесс. Еще он гулял с коляской. Но сейчас я ему это уже не доверяю мастерить в одиночестве…
— А как же няня?
— Ой, это тоже ужас, крушение, но ситуация безвыходная. Либо ты находишь человека, какому доверяешь (и я такого отыскала), либо сидишь дома. У меня прекрасная няня. Она человек многоопытный, к тому же она дама. А я после родов к дамам стала относиться по-другому. Мы абсолютно уникальные создания, с невообразимой живучестью и умением адаптироваться ко всему.
— Костя смог постичь это, будучи на родах? Изменилось ли его касательство к тебе?
— Не ведаю, не уверена, что изменилось. Но я очень рада, что он был рядышком, мне это помогало. Мне нравится, что мы совместно встречали дочку, и он был первым человеком, какого она увидела. Костя сказал о родах: «Я размышлял, что это ужаснее». Он просто не понимает, что это я очень терпеливая. (Смеется.) А я в этой ситуации осознала, что физиологически гораздо немало выносливая, чем эмоционально. Все, что началось потом, — нервы, беспокойства, даже с теми же прививками, с тем, что ее трогают инородные люди и давят кровь из маленького пальца, — это для меня гораздо сложнее. В принципе я психологически не тот тип, какому надо верить детей. К этому нужно относиться проще, со крепким ощущением, а у меня истошные эмоции, истошное внимание, истошная влюбленность. Думаю, это перекос. Люди заводят второго ребенка, третьего, а я не ведаю, как быть с одним: это же такая тревога! Мне уже плачевно мою дочь, потому что я воображаю, до какой степени буду вынимать ей мозги. И моя собственная житье перестала существовать в огромной степени, и я сама в том облике, в котором была до этого.
— А репетиции с азартом…
— Это, может быть, меня как раз и скопило. По-иному я бы совсем распалась. Я и так потеряла лик.
— Кстати, несмотря на все трудности в репетиционный этап, одинешенек большой плюс: твоя героиня весь спектакль молчит…
— Да. (Смеется.) Это плюс. Все мне завидуют, потому что я отнята такого наслаждения — учить текст. Но тем не немного мне нужно всю гамму чувств выразить без слов. И я до сих пор не смекаю, сложнее это или проще. Но грех жаловаться, потому что такая роль облегчила мне существование.
— А в жития ты неплохо понимаешь людей без слов, по мимике, выражению лики?
— Я вообще за эти репетиции, как мне представляется, разучилась сообщать. И в очередной раз поняла, насколько я невербальный человек. Мне тяжко обсуждать и с режиссером, что мы должны показать в постановке, или вот повествовать сейчас про рождение ребенка, например.
— А негативные эмоции, ярость тоже легковесно можешь выразить без слов?
— Да! И вообще, если кушать возможность не говорить, я помолчу. Произнесу при крайней необходимости. Меня даже Гжегож нередко спрашивает: «Почему ты молчишь? Произнеси хоть что-нибудь. Что ты размышляешь про эту сцену?», а я понимаю, что просто не могу разъяснить, желая и размышляю об этом.
— Говорят, что дамы любят ушами. А тебе это нужно?
— Не ведаю. Но поскольку я отталкиваюсь от конкретного человека, то мне вообще бессмысленно ожидать каких-то слов. Костя весьма скупой, его не раскрутишь на любовные признания, поэтому я научилась ликовать другим вещам. Опять же невербальным. Я оцениваю, что он мастерит для меня, а не то, что он сообщает. Ведь так много людей демонстрируют как раз возвратное…
— Бывает, умеют и то и другое. Так, твой папа (сужу по своим касательствам и по тому, что видала на съемках) может сказать нужные слова и, безусловно, изумляет добросердечными человеческими поступками…
— Да, папа умеет поддержать и словами. Я не могу произнести, что он разливается соловьем, — он произнесёт мало, но достоверно и именно то, что нужно. Он человек слова и дела. Это изумительное сочетание.
— А какой папа зритель и критик?
— Гораздо немало изнеженный и чуткий, чем мама. Она порой может сказать обидные, несимпатичные вещи. Мама весьма жесткая в этом смысле, и сестра Саша тоже. Но это неплохо. Хотя, разумеется, моя первая эмоция — послать их подальнее. (Смеется.) Но в принципе я к ним прислушиваюсь, потому что это люд такого таланта и профессионализма, что желаешь не хочешь — надо употреблять тем, что у тебя такая семья.
— Сейчас, став мамой, ты ощущаешь, что повторяешь модель касательств родителей?
— Да. Когда у меня показался ребенок, я поняла, что мама меня весьма сильно любит и все для меня сделает. Ранее я так не думала, а теперь точно ведаю, что если надо будет — она в лепешку разобьется ради меня. Это так организовано, так трудится эта связь. И я, оказывается, такая же сумасшедшая, как мои родители. Мне кажется, мама ведает меня лучше и вяще, потому что она над этим работает (улыбается) и весьма много сил на меня потратила. Она вечно участвовала и участвует в моей жития. То есть она должна быть в курсе итого. Папа тоже весьма любит быть в курсе, но обычно делает это сквозь маму. Я этому изумлялась, а сейчас понимаю, что подсознательно выстраиваю свои взаимоотношения по манеру и подобию наших семейных.
— А что ты особенно обожаешь в родителях и чему в неплохом смысле удивляешься?
— Мама — «совершенно другое дерево», чем я, поэтому тут я всему изумляюсь. Я обожаю в ней снисходительность и терпимость к людям. Она великодушный человек, это весьма хорошее качество. Его невозможно имитировать. Обожаю женственность в ней и то, что она так гармонична, — мне это никогда не сияет. А в папе ценю надежность и ответственность. Я не ведаю ни одного мужа, уж тем более в этой профессии, какой бы до такой степени «отвечал за базар»: свои слова, собственный выбор, свое видение. Это натуральная мужская позиция. И папа весьма добрый, хотя и может быть острым. Он меня на съемках жутко гонял, общался со мной ужасно, ни разу не было вот этого: «Девочка моя…» (Смеется.) Но то, что он для меня сделал, дорогостоящего стоит. Вообще они оба у меня неплохие люди, мне так кажется. (Улыбается.)
— Ты остро изменила судьбу, бросив на четвертом курсе филологический факультет и устроившись в Щукинское училище, да еще и угодила на нужный курс — повстречала там Костю…
— Наверное. Поживем — увидим, как удачно. (Усмехается.)
— Это любовь с первого взгляда или вначале была товарищество?
— Я и не помню. Костя начинов ухаживать — в какой-то момент у меня внутри что-то щелкнуло, и я зачислила его ухаживания.
— И как он домогался тебя, какие методы обольщения применял?
— Ему было семнадцать лет — какие методы обольщения он ведал? Он бегал, ходил кругами, а я не замечала: мне хотелось обучаться, работать. Меня не интересовало что-то иное. Однажды моя однокурсница повредила ногу на сцендвижении, и это было будет страшно и остро. Я поехала с ней в больницу, и Костя — один-единственный, кто спросил, где она и как, а потом тоже примчался. Разумеется, я соображала, что его поступок связан и со мной, но видела, что было и открытее желание поддержать другому человеку, поддержать. Для меня это стало поворотным моментом в наших касательствах.
— После завершения «Щуки» ты избрала «Сатирикон», не боясь того, что там работает мама…
— К тому моменту, когда надо было выбирать манеж, все эти «мама, папа» я уже пережила. Либо ты все пора об этом думаешь, либо мастеришь дело. То, что мне предлагал Константин Аркадьевич, и то, как он предлагал, по сути, разрешило все. Я выросла в «Сатириконе», ведаю в нем любой угол. И, кстати, в отличие от мамы, не помнящей ни одного слова из того, что она играла как-то, ведаю наизусть все ее роли. Могу даже писать летописи постановок театра «Сатирикон» с того момента, как основы смекать. (Улыбается.)
— Даша, почему сначала ты поступила на филологический и длинно обучалась там, если внутри все-таки сидело актерское?
— Вначале все вокруг хотели, чтобы я была журналистом, после я разрешила, что стану филологом. А на этапе, когда надо было выбирать вуз, я потрафила в круг приятных, начитанных и умных гуманитариев. И как человек, деятельно заражающийся и влюбляющийся, я очаровалась ими, и тяни мой темперамент пошел туда. Я вырастала комнатным растением, была чистым и вменяемым человеком и никаких хлопот родителям не доставляла. И я разрешила поступать туда, где было немало моих друзей и, как мне тогда казалось, открывались для меня хорошиеперспективы. Я развивалась, пыталась сидеть, а в двадцать лет у меня появилась возможность взглянуть на то, что выходит вокруг, и решить: смогу ли я этим заниматься непреходяще? Проанализировать, отчего я не чувствую себя счастливой, и мне все пора чего-то не хватает. Я подумала: вдруг я промахнулась с специальностью? И как-то довольно быстро разобралась, что к чему.
— Тебя не расстраивает, что после оглушительной премьеры «Негромкого Дона» ты не стала деятельно сниматься?
— С этой картиной изменилось все, меня сделались рослее ценить как актрису. Работа там дала ощущение, что все замечательно. Но я не ожидала от «Тихого Дона», что сейчас меня завалят предложениями. Как нет для меня материала и применения, так его и нет. (Смеется.) Но мои амбиции и заинтересованности сейчас возлежат совершенно в другой сфере. После «Негромкого Дона» я ходила по каким-то кастингам и пробам, но всюду сообщала, что в положении. А в период съемок еще поработала у Веры Дозорный в «Доме со всеми неудобствами». Сейчас кинофильм ездит по фестивалям, премьера была на «Кинотавре». Уместно, я там играла беременную.
— Напророчила!
— Да! (Смеется.) А далекой я уже никуда не ходила на пробы, хотя и бывальщины смельчаки, которые меня звали на поздних сроках.
— Твоя мама вышла замуж за артиста, и в семейству длинно не было материальной стабильности. Но она все равно поддерживала папу. Ты такая же?
— Да, стабильности у нас нет, желая Костя — артист отличный. Просто хорошая у нас я. (Смеется.). И сейчас он снимается, скоро выйдет полотно. Пускай занимается чем хочет, я только рада буду. В нашей специальности сегодня ты добытчик, а завтра — безработный. Рассчитывать на то, что непреходяще все будет в шоколаде, глупо. Поэтому нужно друг друга поддерживать, и все.